Янтарь
рассказ
Стасу Л.
— Как же мне хреново.
Эдик послюнявил кончики пальцев и достал изо рта потухшую сигарету. Вынул подкопчённый фильтр и аккуратно положил в рот. Никотин обезболивает. Если повезёт, через 15–20 минут зуб перестанет ныть.
— Проблема в том, что везёт мне редко.
Он пришёл на конечную одним из первых. Скоро будет маршрутка.
— Самогон был дерьмо полное. — Эдик вспомнил, как в стакане мельтешили лимонные ошмётки, и в животе у него кисло уркнуло. Желудок болел уже несколько дней. Честно говоря, он и напивался вчера только из желания унять боль. Знал, что не получится, и пил уже назло.
— Домой не вернусь. Всё равно поеду. — думал он.
Эдик учился на третьем курсе химтеха. Если б речь шла о паре в институте, не вопрос, можно было проспать, а родителям сказать, что сегодня ко второй. Но Янтарь дело другое.
Честно говоря, ему было просто интересно, что все они в нём нашли.
— Мамка с батей не поймут. Как я им объясню, что отказался на Янтарь ехать? Скажут: ладно ты учиться не хочешь, ладно пьёшь и не просыхаешь со своими лоботрясами, так ты теперь и на Янтарь ехать отказываешься? Тебе, дураку, шанс дают, ты понимаешь?
Эдик был не дурак и всё понимал.
К остановке потянулись жители пригородного микрорайона, построенного в поле у ТЭЦ.
За углом дома, откуда все ждали маршрутку, было пусто. От этой пустоты у Эдика сосало под ложечкой. Внутри у него росло смутное чувство неопределённости, надежда и немного разочарование — что он, как это не раз бывало, в маршрутку не попадёт.
Асфальтовое дорожное кольцо нахлебалось пыли с обочин. Монолит ТЭЦ не спеша дымил в четыре пузатые сигары градирен — широченных бетонных труб, каждая размером с девятиэтажку. Облезлое поле, отделённое от ТЭЦ редкой сосновой полосой, грелось под скупыми утренними лучами. У одиноких футбольных ворот, между поваленных рядком строительных блоков колыхалась выцветшая полевая трава.
Маршрутка всё не шла и народ, томясь, сгруживался к центру кольца. Очередь крепко обнимала пустоту.
На остановке замелькали рюкзаки, тугие косы и прилежно блестящие носы. Редкие школьники, чьи родители предпочли местную школу соседней Борисовской гимназии, собрались в кучку. Они не подходили близко — знали, что всегда нервные и спешащие взрослые не пропустят.
— Они, наверно, и не в курсе про Янтарь. — Эдик сильнее сдавил в зубах целительную никотиновую кашицу.
Взрослые стояли молча, но без привычной для буднего утра угрюмости. Ещё вчера они толкались тут, чтобы успеть на смену на ближайшей птицефабрике, в административную высотку в центре, за прилавок на Базарной яме. А сегодня все пришли на Янтарь.
Любка, когда-то одноклассница Эдика, переминалась на каблуках и с нервным хохотком болтала по телефону.
Эдик сел на корточки и спиной прислонился к остановке. Перед его физиономией проковыляла бабка Косюриха, чей басовитый гундёж не давал житья трём подъездам стоявшей на отшибе коммуналки. Прикрывая рукой беззубый рот, она мельтешила по всему кольцу, то и дело меняла положение, пытаясь определить самую выгодную позицию и всё ближе проталкиваясь к неявно очерченному носу очереди.
Чуть поодаль от остановки, сплёвывая на асфальт и брезгливо глядя на толпу, стоял Виталя-коммерс. По местным меркам он был сам себе хозяин: имел машину, квартиру и пилораму. Мог бы доехать до Янтаря на своих колесах, но так не положено, не пустят, он знал.
Наконец, показалась машина. Проплыла чайкой мимо пятиэтажек.
Толпа занервничала, напряглась, набухла. У стариков подскочило давление, школьники отпрянули, чтобы не попасть под раздачу.
— Олесь, подъезжает, я перезвоню. — Любка спрятала телефон в сумочку.
Тем, кто претендовал попасть внутрь, теперь надо было угадать место, где остановится маршрутчик.
Косюриха закусила губу.
Стоявшие врассыпную люди подгребли к середине кольца, так что маршрутке не осталось места для манёвра. В глубине толпы зашикали. Крепко зажатый между чужих грудей и плеч, Эдик увидел, как молодая женщина приставным шажком обежала край толпы и скользнула в первые ряды.
— Ну и сука эта Яновская. — Эдик не успел сообразить, как его перегнули пополам, огрели щёку женской сумочкой и втащили в салон.
Когда открылась дверь, маршрутка ещё какое-то время плыла вперёд по инерции. Оттеснив широким бедром студента в вязаном пуловере, Яновская скакнула к передней двери, ручку которой ухватил, а значит, имел право войти, Виталя. Яновская села первой, Виталя за ней.
— Так удобнее. Пусть водила её лапает, а не меня. — подумал Виталя, косясь на полные ноги Яновской.
Этого маршрутчика Виталя здесь никогда не видел. Бритый наголо, длинный и худой. Из-под коротких рукавов рубашки торчали белёсые, словно натёртые мелом руки. На его лице как будто не было бровей.
На остановке замелькали рюкзаки, тугие косы и прилежно блестящие носы. Редкие школьники, чьи родители предпочли местную школу соседней Борисовской гимназии, собрались в кучку. Они не подходили близко — знали, что всегда нервные и спешащие взрослые не пропустят.
— Они, наверно, и не в курсе про Янтарь. — Эдик сильнее сдавил в зубах целительную никотиновую кашицу.
Взрослые стояли молча, но без привычной для буднего утра угрюмости. Ещё вчера они толкались тут, чтобы успеть на смену на ближайшей птицефабрике, в административную высотку в центре, за прилавок на Базарной яме. А сегодня все пришли на Янтарь.
Любка, когда-то одноклассница Эдика, переминалась на каблуках и с нервным хохотком болтала по телефону.
Эдик сел на корточки и спиной прислонился к остановке. Перед его физиономией проковыляла бабка Косюриха, чей басовитый гундёж не давал житья трём подъездам стоявшей на отшибе коммуналки. Прикрывая рукой беззубый рот, она мельтешила по всему кольцу, то и дело меняла положение, пытаясь определить самую выгодную позицию и всё ближе проталкиваясь к неявно очерченному носу очереди.
Чуть поодаль от остановки, сплёвывая на асфальт и брезгливо глядя на толпу, стоял Виталя-коммерс. По местным меркам он был сам себе хозяин: имел машину, квартиру и пилораму. Мог бы доехать до Янтаря на своих колесах, но так не положено, не пустят, он знал.
Наконец, показалась машина. Проплыла чайкой мимо пятиэтажек.
Толпа занервничала, напряглась, набухла. У стариков подскочило давление, школьники отпрянули, чтобы не попасть под раздачу.
— Олесь, подъезжает, я перезвоню. — Любка спрятала телефон в сумочку.
Тем, кто претендовал попасть внутрь, теперь надо было угадать место, где остановится маршрутчик.
Косюриха закусила губу.
Стоявшие врассыпную люди подгребли к середине кольца, так что маршрутке не осталось места для манёвра. В глубине толпы зашикали. Крепко зажатый между чужих грудей и плеч, Эдик увидел, как молодая женщина приставным шажком обежала край толпы и скользнула в первые ряды.
— Ну и сука эта Яновская. — Эдик не успел сообразить, как его перегнули пополам, огрели щёку женской сумочкой и втащили в салон.
Когда открылась дверь, маршрутка ещё какое-то время плыла вперёд по инерции. Оттеснив широким бедром студента в вязаном пуловере, Яновская скакнула к передней двери, ручку которой ухватил, а значит, имел право войти, Виталя. Яновская села первой, Виталя за ней.
— Так удобнее. Пусть водила её лапает, а не меня. — подумал Виталя, косясь на полные ноги Яновской.
Этого маршрутчика Виталя здесь никогда не видел. Бритый наголо, длинный и худой. Из-под коротких рукавов рубашки торчали белёсые, словно натёртые мелом руки. На его лице как будто не было бровей.
Толпа счастливчиков мигом распределилась по местам, после чего дверь лязгнула и чьи-то каблуки звонко соскочили со ступенек.
— Любка. — понял Эдик то ли по звону каблуков, то ли по отпущенному одноклассницей матерку.
Неудачливые претенденты ещё немного потолкались напоследок и стали нехотя рассасываться. Следующая маршрутка через полчаса.
Приглашения на Янтарь пришли жителям ТЭЦ неделю назад. Их аккуратно разложили по почтовым ящикам: в каждый дом по открытке и по карамельке. Пригласили всех, но все ли попадут — этого никто не знал.
Эдику повезло. Он попал внутрь, хоть и не на сидячее место. Высоченный и неуклюжий, он сложился пополам между сиденьем и дверью маршрутки, едва не втыкаясь коленями в потолок. Пытаясь поудобнее присесть, Эдик уронил на ступеньку очки, они тут же хрупнули у кого-то под подошвой. Вдобавок захлопнутая дверь прикусила край его рубашки, но теперь открывать её было себе дороже.
Маршрутчик кое-как развернулся на кольце. Поехали.
В дороге молчали. Счастливчики не торопились забывать, кто кого толкал у дверей минуту назад, но дремотное довольство взяло верх. Ёрзая на потресканных сиденьях, пассажиры облегчённо притихли. Всем маячил Янтарь.
— Мама, почему никто не передаёт за проезд? — шепнула девятилетняя Катя. Её папа и мама были молодцами: пока папа открывал дверь, мама с Катей в руках запрыгнула по ступенькам и заняла места на троих.
— В этом автобусе не надо платить. — сказала она.
— А сколько нам ещё ехать?
— Потерпи.
Мама нарядила Катю, как на 1 сентября. Заплела косички и завязала бант. Но предупредила не брать ни книг, ни игрушек. Папа сказал, что они в Янтаре ни к чему.
Катя смотрела на привычную дорогу в город и что-то мурлыкала себе под нос.
— Вон птицефабрика, — в её мыслях возник знакомый с самого детства маршрут. — Скоро в дырке между деревьями будет видно речную косу.
Яновская достала зеркальце, подкрасила губы, поправила начёс. Виталя взглядом аккуратно ощупал соседку: обтягивающая футболка, крупный нос, полноватые, но длинные ноги — вообще-то она была не в его вкусе, но если б не Янтарь, он бы завёл знакомство.
— Свернули на грунтовку. — заметила Катя. Мама и папа никогда не ездили с ней в том направлении. — Интересно, куда она ведёт.
Без очков Эдик видел всё размытой матовой картинкой. Фигуры людей напоминали комочки воска. Он улавливал только их очертания, цвета одежды и редкие движения.
На дороге то и дело случались небольшие пробки. Машина резко останавливалась, потом снова понемногу двигалась вперёд и снова останавливалась, отчего Эдика только сильнее мутило. Маршрутку в очередной раз тряхнуло и он не стерпел.
— Шеф, останови.
Водила посмотрел хмуро.
— Останови, а то всё здесь заблюю.
Маршрутка резко остановилась. Эдик рванул от себя дверь и упал на обочину. Его тут же вывернуло на истоптанную траву.
— Во дурак. — Косюриха покрутила пальцем у виска.
Ждать не стали. Дверь закрылась и маршрутка поехала.
Эдик пришёл в себя и отряхнулся. Живот не переставал болеть, зато в голове прояснилось.
— Ну и пошли вы в жопу все, уроды.
На грунтовке, как ни странно, было полно машин. Эдик снял испачканную рубашку, повязал её на бёдра и попробовал голосовать, но никто не остановился. Понимая, что ловить нечего, он побрёл пешком купаться на косу.
— Любка. — понял Эдик то ли по звону каблуков, то ли по отпущенному одноклассницей матерку.
Неудачливые претенденты ещё немного потолкались напоследок и стали нехотя рассасываться. Следующая маршрутка через полчаса.
Приглашения на Янтарь пришли жителям ТЭЦ неделю назад. Их аккуратно разложили по почтовым ящикам: в каждый дом по открытке и по карамельке. Пригласили всех, но все ли попадут — этого никто не знал.
Эдику повезло. Он попал внутрь, хоть и не на сидячее место. Высоченный и неуклюжий, он сложился пополам между сиденьем и дверью маршрутки, едва не втыкаясь коленями в потолок. Пытаясь поудобнее присесть, Эдик уронил на ступеньку очки, они тут же хрупнули у кого-то под подошвой. Вдобавок захлопнутая дверь прикусила край его рубашки, но теперь открывать её было себе дороже.
Маршрутчик кое-как развернулся на кольце. Поехали.
В дороге молчали. Счастливчики не торопились забывать, кто кого толкал у дверей минуту назад, но дремотное довольство взяло верх. Ёрзая на потресканных сиденьях, пассажиры облегчённо притихли. Всем маячил Янтарь.
— Мама, почему никто не передаёт за проезд? — шепнула девятилетняя Катя. Её папа и мама были молодцами: пока папа открывал дверь, мама с Катей в руках запрыгнула по ступенькам и заняла места на троих.
— В этом автобусе не надо платить. — сказала она.
— А сколько нам ещё ехать?
— Потерпи.
Мама нарядила Катю, как на 1 сентября. Заплела косички и завязала бант. Но предупредила не брать ни книг, ни игрушек. Папа сказал, что они в Янтаре ни к чему.
Катя смотрела на привычную дорогу в город и что-то мурлыкала себе под нос.
— Вон птицефабрика, — в её мыслях возник знакомый с самого детства маршрут. — Скоро в дырке между деревьями будет видно речную косу.
Яновская достала зеркальце, подкрасила губы, поправила начёс. Виталя взглядом аккуратно ощупал соседку: обтягивающая футболка, крупный нос, полноватые, но длинные ноги — вообще-то она была не в его вкусе, но если б не Янтарь, он бы завёл знакомство.
— Свернули на грунтовку. — заметила Катя. Мама и папа никогда не ездили с ней в том направлении. — Интересно, куда она ведёт.
Без очков Эдик видел всё размытой матовой картинкой. Фигуры людей напоминали комочки воска. Он улавливал только их очертания, цвета одежды и редкие движения.
На дороге то и дело случались небольшие пробки. Машина резко останавливалась, потом снова понемногу двигалась вперёд и снова останавливалась, отчего Эдика только сильнее мутило. Маршрутку в очередной раз тряхнуло и он не стерпел.
— Шеф, останови.
Водила посмотрел хмуро.
— Останови, а то всё здесь заблюю.
Маршрутка резко остановилась. Эдик рванул от себя дверь и упал на обочину. Его тут же вывернуло на истоптанную траву.
— Во дурак. — Косюриха покрутила пальцем у виска.
Ждать не стали. Дверь закрылась и маршрутка поехала.
Эдик пришёл в себя и отряхнулся. Живот не переставал болеть, зато в голове прояснилось.
— Ну и пошли вы в жопу все, уроды.
На грунтовке, как ни странно, было полно машин. Эдик снял испачканную рубашку, повязал её на бёдра и попробовал голосовать, но никто не остановился. Понимая, что ловить нечего, он побрёл пешком купаться на косу.
Катя увидела, как заблудившаяся в оконном проёме муха бьётся о стекло. Она открыла окошко, чтобы муха улетела на свободу и больше не билась о стекло, но муха осталась на месте.
Из приоткрытого окна резко пахнуло хвоей и смолой. Уличный воздух был горяч и сух, так что Катя прикрыла окно обратно. Катя оглянула пассажиров, они как будто спали. Лица застыли в одной и той же гримасе: странного удивления и задумчивой покорности. Катя прижалась к маме.
— Почти приехали. Потерпи. — будто сквозь сон протянула мама.
По радио уже третий раз играла одна и та же дурацкая песня. Катя увидела, как водитель уронил голову на руль и переклонился вбок, отчего маршрутку повело вслед за рулём. Но никто из пассажиров даже не охнул. Салон маршрутки залил яркий, золотисто-оранжевый свет. Не реагируя на него, пассажиры сидели с застывшими, широко распахнутыми глазами. Кате показалось, что их глаза сейчас заискрят.
У неё перехватило дыхание. Свет становился всё ярче и гуще, так что и люди, и весь салон маршрутки, и дорога, и лес за окном — всё утонуло в этом маслянистом, тягучем свете.
— Мама, это солнышко? — Катины губы дрогнули.
— Это Янтарь. — шепнула мама, после чего раздался мягкий удар, от которого машина заскользила, будто её подхватил, как игрушку в ванной, уходящий воронкой в водосточную трубу поток. Машина подпрыгнула, скользя завалилась на бок, а потом и вовсе перевернулась на крышу, двигаясь всё быстрее и быстрее. Липкая смоляная волна перебросила Газельку, как мелкую ракушку, через край, за которым больше не видно было земли.
Катя почувствовала лёгкость, она будто парила в невесомости.
Воздух пропитался электричеством.
Катя успела обнять маму за руку. Она поймала её ошалевший от страха и великолепия и взгляд.
— Мы останемся здесь, — прошептала мама, едва не разбив голову о поручень, — навсегда останемся.
Кажется, она уже не видела Катю. Наверное, даже папа для неё больше не существовал.
Раздался хлёсткий удар. Стекла разлетелись вдребезги. Маршрутку смяло, будто банку из-под газировки. Увлекаемая вязкими горячими волнами, она, как и миллионы Газелек до и после неё, медленно погрузилась в море Янтаря.
А потом Янтарь застыл.
Из приоткрытого окна резко пахнуло хвоей и смолой. Уличный воздух был горяч и сух, так что Катя прикрыла окно обратно. Катя оглянула пассажиров, они как будто спали. Лица застыли в одной и той же гримасе: странного удивления и задумчивой покорности. Катя прижалась к маме.
— Почти приехали. Потерпи. — будто сквозь сон протянула мама.
По радио уже третий раз играла одна и та же дурацкая песня. Катя увидела, как водитель уронил голову на руль и переклонился вбок, отчего маршрутку повело вслед за рулём. Но никто из пассажиров даже не охнул. Салон маршрутки залил яркий, золотисто-оранжевый свет. Не реагируя на него, пассажиры сидели с застывшими, широко распахнутыми глазами. Кате показалось, что их глаза сейчас заискрят.
У неё перехватило дыхание. Свет становился всё ярче и гуще, так что и люди, и весь салон маршрутки, и дорога, и лес за окном — всё утонуло в этом маслянистом, тягучем свете.
— Мама, это солнышко? — Катины губы дрогнули.
— Это Янтарь. — шепнула мама, после чего раздался мягкий удар, от которого машина заскользила, будто её подхватил, как игрушку в ванной, уходящий воронкой в водосточную трубу поток. Машина подпрыгнула, скользя завалилась на бок, а потом и вовсе перевернулась на крышу, двигаясь всё быстрее и быстрее. Липкая смоляная волна перебросила Газельку, как мелкую ракушку, через край, за которым больше не видно было земли.
Катя почувствовала лёгкость, она будто парила в невесомости.
Воздух пропитался электричеством.
Катя успела обнять маму за руку. Она поймала её ошалевший от страха и великолепия и взгляд.
— Мы останемся здесь, — прошептала мама, едва не разбив голову о поручень, — навсегда останемся.
Кажется, она уже не видела Катю. Наверное, даже папа для неё больше не существовал.
Раздался хлёсткий удар. Стекла разлетелись вдребезги. Маршрутку смяло, будто банку из-под газировки. Увлекаемая вязкими горячими волнами, она, как и миллионы Газелек до и после неё, медленно погрузилась в море Янтаря.
А потом Янтарь застыл.
